class="p1">– Так вы у него спросите, а я не знаю, кто получал эти 274 рубля и 25 копеек. Кабы мне такие деньжищи…

– И сколько вы таких расписок подписали?

– Не помню, гражданин начальник, ей-богу не помню! Как Белькович с заготовок приезжал, так и подписывал… когда выпью…

– А что помнишь? Откуда у тебя гиря с заводским обозначением «АЛМЗ»?

– Так это, лет десять, как появилась. Сало я тогда сдавал в магазин, взвесил, а в магазине оказалось не 108 кг, а почти на 10 меньше. Тогда я проверил гирю – вместо килограмма в ней оказалось 1 килограмм 100 граммов. Так и стал пользоваться. А лет пять назад, вместе с Шустером Ефимом, мы так и пользовались этой утяжеленной гирей, принимал мясо от Моты Крансберга. Мота стал кричать на меня, обвинять, что я жулик, и, обозлившись, рубанул топором по гире, вот с тех пор на ней отметина и осталась.

За несколько дней, проведенных в камере, Фима Рыжиков никак не мог обуздать навязчивые мысли не о страшном будущем, а о дальнейшей судьбе детей и любимой Аннушки. Ей, привыкшей к салонам красоты, одетой по последней моде, теперь придется искать работу. А кто ее возьмет, ежели она никогда не работала? Как теперь она вырастит детей?

– Закурить есть? – отвлек от нервных мыслей сокамерник Алексей.

Фима утвердительно кивнул и полез в тумбочку за папиросами.

– За что тебя?

– За царское золото…

– А что, есть такое?

– Нашел, как видишь…

Алексей с уважением покосился на Фиму, сумевшего где-то достать неизвестно как сохранившееся царское золото. Он-то по молодости и недомыслию очутился на нарах из простого любопытства – на выставке решился подойти к американцу потренировать школьные углубленные познания в английском языке. Потренировался…

За дверью что-то стукнуло, лязгнуло, потом на секунду стихло, поскольку конвоир заглянул в глазок, затем железные засовы открылись и раздался четкий командный голос.

– Рыжиков, на выход!

– С вещами? – попытался пошутить Рыжиков.

– К следователю, шутник!

По длинному коридору Фима брел, оглядываясь по сторонам, наводящим ужас: уж больно узкими и высокими они были. И его, маленького человечка под следствием, как будто придавливало громадное плоское пространство и мешало сосредоточиться на предстоящей встрече со следователем.

– Пошевеливайся! Заждались тебя, – ткнул конвоир в спину чем-то тяжелым, – Насмотришься еще, налюбуешься…

В кабинете сидящий за столом Беспалов указал на прибитый по центру пошарпанный табурет.

– Продолжим нашу беседу. Вы, конечно, понимаете, что в сказку о ваших трудовых накоплениях никто не верит. Тем более, что кроме вас, Ефим Ильич, арестовано еще человек двадцать Оршицкой райпотребкооперации. И расследование уголовного дела по многочисленным фактам хищения социалистической собственности в самом разгаре. Так что советую не молоть чушь, а говорить по существу. Откуда доходы?

Фима почувствовал, как учащенно забилось сердце, отдаваясь в кадыке, в горле пересохло, оттого голос получился охрипшим, так что он и сам не узнал своего тембра.

– От сдатчиков сельскохозяйственной продукции. Они привозят огурцы, помидоры, яблоки… А я им цену занижаю, – почти шепотом признавался Фима.

– Что ж они, не знают, сколько огурцы стоят?

– Да знают, конечно, но я-то не сразу их принимаю. Промурыжу несколько дней, дождусь, пока товар на исходе реализации. Сдатчикам некуда деваться, им быстрее ехать надо.

– И сколько от таких махинаций получалось? Смелее, Ефим Ильич, небось со сдатчиками вы посмелее разговаривали?

– По-разному.

– И все-таки?

– Летом по 400 рублей, зимой все зависело от командировок.

– Куда?

– В Молдавию, Узбекистан…

– И что вы там делали?

– Вагоны заказывали… Фрукты перевозили – хурму, виноград, дыни…

– И как на вагонах можно заработать было?

– По-разному. Там инжир, виноград, хурму и орехи покупаешь по одной цене, здесь продаешь по другой…

– Спекулянты вы обыкновенные! Вот что я вам скажу! Хорошо, и куда ваши 400 рублей в месяц расходились?

– Так не в месяц, в день…

– Что в день? – не понял Беспалов.

– 400 рэ в день, но только летом и осенью. Зимой поменьше…

Беспалов побелел от неожиданно нахлынувшего на него непонимания:

– Как в день? У меня, старшего следователя по особо важным делам с высшим юридическим образованием, 95 рублей в месяц, а у тебя, Рыжиков, с пятью классами сельской школы – 12 000? Нет, Рыжиков, ты за это ответишь!

– Я уже отвечаю, гражданин начальник… Не 12, тысяч 10… с выходными…

– Зачем тебе столько денег?

– Денег много не бывает! – понемногу осмелел Рыжиков.

Беспалов в бешенстве нажал кнопку на столе и, как только появился конвоир, процедил:

– Уведите арестованного!

Фима растянулся на шконке, вполне удовлетворенный своим поведением на допросе у следователя. Пусть у него забрали все припрятанное золото царской чеканки, пусть пропала взятка на покупку автомобиля в обход очереди, но он раскаялся в содеянном и рассказал все как есть. Или почти все. И это ему обязательно зачтется, никто не посмеет его расстрелять. Он ведь не уголовник, никого не убивал, просто немножко денег оставлял для себя, для семьи, разве за это расстреливают?

Размышляя так, Ефим Ильич почувствовал голод и потянулся к тумбочке за кусочком копченой колбаски, переданной намедни из старых запасов заботливой женой.

– Фима, что грызешь под подушкой? Колбаску ворованную? А товарищам предложить забыл? – нарушил всеобщую дрему сосед по нарам, которого в камере все звали Петровичем.

– Да, Фима, как-то некрасиво получается, – поддержал Петровича Алексей, сидящий в камере следственного изолятора за попытку на выставке поговорить с американцами на их родном английском языке.

– Ты что не помнишь, что Ленин наказывал делиться?

– А Сталин – иметь свое… У меня последняя колбаса, больше нет, – оправдывался Фима, не желая делиться последним высококачественным продуктом.

– И кому ты рассказываешь? Кто поверит этому жиду? – Петрович нехотя встал, подошел к Фиминой тумбочке и открыл ящичек. – Вот кого раскулачивать пора! Это ж надо, какой гаденыш! Посмотрите, и чай у него есть, и сахар, и пряники! Фима, ты не слышал, как мы все скидывались на общак? Тебе рассказать, для чего общак придуман? Вот у тебя, к примеру, есть продукты сегодня, а завтра их не будет, что будешь есть? Вот для этого, Фима, люди и придумали общий стол, чтобы помогать ближнему…

Петрович взял пачки отборного чая, сахара и кусок сырокопченой колбасы из тумбочки Рыжикова и положил в центр стола.

– Нет, не трогай! Это мое! – закричал Фима, понимая, что у него отбирают последнее. – Это все, что у меня есть, и больше не будет! Я уже все отдал! – Фима двинулся к общему столу, забирая назад колбасу, крупнолистовой цейлонский чай и пачку кускового сахара.

– Да подавись ты своей колбасой, гаденыш!

Фима лег в темноте, молча